Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Вы прекрасно прыгали, товарищ Князева. Я горжусь, что в нашей стране, стране советов, перед женщинами открыты все дороги…, – Лиза, открыв рот, смотрела на товарища Горскую.

Девушка встречала таких женщин только в кинохронике.

Они стояли на трибунах съездов партии, или давали интервью, в научных лабораториях. Руководитель московского клуба Осоавиахима объяснил Лизе, что товарищ Горская крупный партийный работник, и занимает ответственный пост. От женщины пахло чем-то сладким, волнующим. Черные, тяжелые волосы падали на воротник шубки. Заблестели жемчужные зубы, сильная рука с маникюром пожала руку Лизы. Девушка впервые увидела маникюр только в Москве, у журналистки, приезжавшей в Тушино.

Анна, незаметно, разглядывала упрямый, отцовский подбородок девушки, длинную шею, узкий, изящный нос. Она будто смотрелась в зеркало. Спрашивать, как звали мать Лизы, было нельзя, но услышав имя Марты, она обрадовалась:

– Мою маму так звали. Марфа Ивановна. Она умерла, когда я еще младенцем была.

– Вас вырастила страна советов, товарищ Князева, – Анна положила руку на плечо дочери:

– Наша партия, наше государство. Я уверена, что вы будете его достойны…, – в голове билось:

– Отец Иоанн, отец Иоанн Князев. Старшую дочь он себе забрал…, – вспомнила Анна его хмурый голос, – наверное, тоже убил…, – Марта вскинула зеленые, ясные глаза:

– Можно мне приехать в Тушино? Наши ребята, из школы, наверняка, сюда отправятся. У нас есть кружок Осоавиахима, – весело сказала девочка, – я туда хожу, товарищ Князева.

– Просто Лиза, – девушка покраснела, – мы почти ровесницы.

Светлана Сталина, с братом, болтала с другими парашютистами. Анна кивнула: «Конечно, милая. Иван Алексеевич тебя привезет».

– Это твой отец? – спросила Лиза. Марта хихикнула:

– Нет, папа в командировке. Наш шофер. У нас две машины, но мама сама водит. Я тоже учусь водить…, – Лиза никогда не видела людей, у которы была даже одна машина, а тем более, шофер. Девочки смеялись, Марта говорила, что тоже хочет стать летчицей. Анна приказала себе:

– Забудь. Даже если все правда, она уедет в Читу, выучится на пилота, и вы больше никогда не увидитесь. Забудь, не думай…, – она услышала мужской голос: «Товарищ Горская!»

Лиза, внезапно, покраснела. Девушка шепнула Марте:

– Майор Воронов сидел за штурвалом самолета, когда мы прыгали. Он друг Чкалова…, – узнав, что Лиза никогда не спускалась в метро, Марта оглянулась. Мать и майор Воронов о чем-то говорили. Девочка тряхнула головой:

– Я тоже не видела метрополитен. Мы с тобой подумаем, как проехаться под землей, – у Марты была теплая, узкая ладонь. Она тихо сказала:

– Я тебе дам наш телефон, и мы все устроим. Мне пора, мама зовет. Я очень рада, что мы познакомились…, – Лиза посмотрела ей вслед. Майор Воронов держал летный шлем. Солнце освещало каштановые волосы мужчины.

Горская сразу его узнала. Степан провожал взглядом стройную спину, в темной шубе. Ветер взметнул черные волосы, обнажив белоснежную, немного приоткрытую воротником шею. Твидовая юбка едва покрывала колени. Длинные ноги, в туфлях на высоком каблуке, уверенно ступали по полю. Передав ему кусочек картона с телефоном, она велела позвонить:

– Я с удовольствием схожу с вами в ресторан, товарищ Воронов. То есть Степан…, – розовые губы двигались, он вдыхал запах жасмина:

– Посидим, поболтаем, вспомним старые времена. Вы отлично летали, – Горская ушла, а он все не мог забыть ее дымно-серые, непроницаемые, спокойные глаза.

Каждое утро народному комиссару внутренних дел приносили данные прослушивания рабочего и домашнего телефонов Горской. Пока разговоры никаких подозрений не вызывали. Из кабинета Горская звонила только дочери. Служебные темы она обсуждала по внутреннему телефону. Ежов знал, что у нее стоит вертушка. Правительственной связью кабинет Горской оснастили по личному распоряжению Иосифа Виссарионовича. Нарком покусывал золотую, перьевую ручку:

– Товарищ Сталин ей звонит. Она бывает у него на квартире, в Кремле. На дачу к нему ездила, с дочерью. Они со времен гражданской войны знакомы…

За окном едва брезжил слабый рассвет. Утром большинство работников наркоматов уезжали домой, на несколько часов. Товарищ Сталин отдыхал, до обеда, с ним спала и Москва. Второй спокойный промежуток случался перед ужином, а потом начиналась ночная работа. На Лубянке, впрочем, многие оставались круглосуточно. Сюда привозили арестованных, в подвальной тюрьме шли допросы, а иностранный отдел вообще не обращал внимания на часы. Они поддерживали связь с Азией и Америкой. Из-за разницы во времени совещания могли проводиться и глубокой ночью, и ранним утром. Ежов боялся, что товарищ Сталин может использовать так называемую проверку Горской против него, наркома.

– Комедия, – Ежов, зло, пожевал папиросу, – Горская играет, мерзавка. Она двенадцать лет провела в глубоком подполье, притворство у нее в крови. Сталин поручил проверить меня. Я всего месяц в должности наркома, он меня испытывает…, – руки задрожали. Глотнув дым, Ежов закашлялся.

Ягода сидел в наркомате связи, что было равнозначно смертному приговору. Стряхнув пепел, промахнувшись, нарком испачкал отполированное дерево стола. Он, невольно, позавидовал товарищу Томскому. Глава советских профсоюзов, прочитал сообщение в «Правде». Прокуратура, на основании показаний Зиновьева и Каменева, начала расследование преступной деятельности Бухарина, Рыкова и его, Томского. Он немедленно застрелился на даче, в Болшеве.

– Кто бы мог подумать…, – окурок жег пальцы Ежову:

– Томский не воевал. Он был хилый, в очках. Не стал продлевать агонию, молодец, – Ежов приказал себе успокоиться. Он понятия не имел, о чем говорили Сталин и Горская по вертушке или, во время встреч. Нарком вспомнил серые, непроницаемые, холодные глаза женщины:

– Она и мужа могла сдать, с нее станется. Волчица, одно слово. Сталин еще решит наградить ее, посадит на мое место. Она герой гражданской войны, комиссар, дочь соратника Владимира Ильича…, – Ежов одернул себя:

– Успокойся! Ничего не известно. Занимайся делом. А если и майор Воронов, тоже играет? Его отец дружил с Иосифом Виссарионовичем, они вместе ссылку отбывали…, – Ежов, с тоской, посмотрел на огромное окно кабинета. Десять лет назад Борис Савинков выбросился с пятого этажа здания во внутренний двор. После самоубийства комнаты оснастили особо прочным стеклом и коваными решетками. Наркому захотелось уронить голову на стол и завыть.

Вытерев слезы с глаз, он подвинул к себе записи с домашнего телефона Горской. Аппаратом пользовалась только дочь. Девочка говорила с матерью или щебетала с одноклассниками:

– И дочь такая же, – Ежов, стиснул зубы, – с малых лет выучила, что надо притворяться…, – он наткнулся на запись беседы девочки, вчерашним вечером. Звонок сделали из телефонного автомата, в школе Осоавиахима, в Тушино. Ежов пробежал глазами ровные машинописные строчки:

– В метро, значит, хотят прокатиться…., – позвонив, он приказал принести материалы по участникам воздушного парада.

– Князева, – размышлял Ежов, ожидая папок, – она из Читы. Рядом граница, Китай, Маньчжурия. Она может быть агентом японцев, передавать распоряжения Горской, через дочь…, – Лизе Князевой исполнилось четырнадцать, а Марте Янсон двенадцать. Год назад ЦИК и СНК приняли постановление о введении всех мер уголовного наказания для детей, начиная с двенадцати лет. Обеих девочек можно было расстрелять за шпионаж.

Нарком, напомнил себе, что авиаторов, отобранных для парада, проверяли не три, а тридцать три раза, изучая родословную. Перед ним были чистые, советские люди, но осторожность еще никому не мешала. Найдя документы Князевой, Ежов, облегченно, выдохнул. Девочка родилась у семнадцатилетней прачки, от неизвестного отца.

– Он мог быть белым казаком…, – насторожился Ежов, – Забайкалье тогда еще не стало советским. Хотя она появилась на свет в Зерентуе. Горский воевал в тех местах. Или ее отец был красным партизаном? Пойди, пойми сейчас, – Ежов разозлился:

– Ее мать умерла от тифа. Лиза в детском доме выросла. Где бы ее нашли японские агенты? – он, все равно, решил послать в метро несколько человек из отдела внутренней безопасности.

Дочь Горской придумала довольно хитрый план. Водитель эмки каждый день забирал девочку из школы в Старопименовском переулке и вез на Поварскую улицу, в училище Гнесиных, где она занималась фортепиано и вокалом. Потом Марту доставляли домой. Девочка сказала Лизе, что предъявит в школе записку от матери, разрешающую ей, Марте, отправиться из школы в училище пешком.

– Ивану Алексеевичу я объясню, что у меня дополнительная репетиция, – читал Ежов, – и попрошу его приехать на два часа позже. В училище я предупредила, что не приду на занятия, из-за школьного концерта. Все просто…, – в расшифровке значилось: «Смех».